Затем — странно, что это ему не пришло в голову раньше, — он указал на себя и произнес: «Ричард», потом показал на Тома и назвал его имя.
Женщина, казалось, поняла. Она коснулась пальцем своей груди и произнесла что-то вроде: «Элетри». Голос у нее был низкий, почти мужской.
Затем, со странной застенчивой улыбкой, она коснулась двумя вытянутыми пальцами сначала своего лба, а потом лба Эвери. Потом повернулась к Тому, быстро взглянула на то, что осталось от ее арбалета, и снова дотронулась пальцами до своего лба. Но по отношению к Тому этого жеста она не повторила. Тяжело опираясь на палку, она заковыляла прочь. И ни разу не оглянулась.
— Золотая девочка уходит со сцены, слегка побитая, но непобежденная, — заключил Том.
Он поднял томагавк и протянул его Эвери.
— На, не забудь свою дубинку. Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше после того, как мы совершили этот подвиг… Между прочим, на твоем месте я бы не очень полагался на ее благодарность. Такие люди не помнят добра, зато долго помнят зло. Что ни говори, они ведут себя, словно избраны Богом.
Эвери молчал. Возразить было нечего.
— Я проголодался, — сказал он.
— Я тоже. Пошли в лагерь… Я скажу тебе еще кое-что. Вряд ли Мэри и Барбара поблагодарят нас за это. Что ни говори, а мы помогли спастись своему потенциальному врагу.
Но Том ошибся насчет Мэри и Барбары. Не считаясь с тем, что может произойти в будущем, они обе чувствовали, что Том и Эвери поступили так, как подобает цивилизованным людям. Инстинктивно они понимали, как важно сохранить основу нравственности. И так же инстинктивно они понимали, что эта нравственность заключается в древней истине: Помогай Ближнему…
Вечером у них завязался по этому поводу жаркий спор — Мэри, Барбара и Эвери против Тома. Кончилось тем, что Том, надувшись, ушел спать.
Его поведение озадачило Эвери. Хотя Том не очень-то стремился помочь золотой женщине — особенно после того, как она пыталась убить их, — но все-таки он очень помог Эвери, если не больше. Это было тем более удивительно, что совсем недавно он был готов броситься на помощь другой женщине (а может быть, той же самой), когда заметил, что ей угрожает крокодил.
Эвери задумался над причиной такой перемены. Возможно, случай у заводи сам по себе более важен. Тогда они оба ясно увидели, что золотые люди — грозные противники. Отсюда следует, что позиция Тома правильна — особенно, если дело дойдет до открытого конфликта.
Потому что тогда вступает в действие другой принцип — более древний, чем любые нравственные правила. Принцип, известный под названием «Выживает сильнейший».
ГЛАВА 18
Время шло, и по непонятным причинам страсть Эвери к исследованиям превратилась в настоящее наваждение. Это началось через несколько дней после того, как они с Томом обнаружили золотую женщину у «своего» дерева. Странно и необъяснимо, но сначала он старался не замечать этого. Однако, по мере того как дни слагались в однообразные недели, это желание стало таким сильным, что его уже невозможно было сдержать. Ему хотелось идти куда глаза глядят, искать новые места, увидеть все, что есть в этом мире, где они очутились.
По ночам он мучился, лежа без сна, под чужим небом, в котором ярко сияли две луны. Днем он с тоской смотрел на море, на берег, на длинную зеленую фалангу деревьев и кустарников, словно хотел силой вырвать у них их тайны.
Множество причин убеждало его в необходимости отправиться в экспедицию. Эвери говорил себе, что и он, и Том, и Барбара, и Мэри медленно и неизбежно погружаются в самую обыкновенную спячку, что они стали довольствоваться примитивными радостями однообразного существования. Их поставили в совершенно невозможное положение, и они с поразительной готовностью приспособились к нему. Второй Лагерь обеспечивал им полную безопасность. И если не прилагать постоянных сознательных усилий расширить свои познания и возможности, то они неизбежно будут сокращаться. Если все пойдет по-старому, они будут хорошо знать лишь небольшой клочок этой земли. И тем самым неизвестные места будут представляться опасными. И в конце концов могут стать даже запретными…
У него было много доводов в пользу экспедиции — один другого лучше, один другого убедительнее. И вполне разумные. Ясно одно, говорил он себе, — ему наскучила эта так называемая идиллия. В нем бродили и требовали выхода пытливость и беспокойство, присущие цивилизованному разуму.
Эвери ничего не говорил остальным. Они казались ему счастливыми и вполне довольными тем, что есть. В эти несколько месяцев они пережили столько тревог, опасностей и неудач, что теперь вправе радоваться тому, чего достигли. И у них действительно было немалое достижение — четверо незнакомых людей стали единым гармоничным целым.
Эвери был постоянно занят своими мыслями. Они настолько завладели им, что он стал молчалив, и, пока остальные купались и загорали, он находил удовольствие в длительных одиноких прогулках. В эти экспедиции он всегда ходил вооруженным, хотя теперь уже не очень опасался ни диких животных, ни золотых людей. Это был уже не тот человек, больной и вялый, которого «они» подобрали холодным пасмурным днем в ином времени и пространстве. Теперь он стал стройным, крепким, выносливым — машиной, прекрасно приспособленной для охоты и рыбалки. Теперь он мог справиться с животными, от которых раньше попытался бы убежать; однажды он даже сначала ранил, а потом убил маленького носороготипа — сначала он сбил его с ног удачно брошенным томагавком, а потом раскроил ему череп топориком. Даже Тому до сих пор не удалось добыть носороготипа. Эвери очень гордился этим случаем.
Одинокие прогулки больше не казались ему рискованными. Одиночество доставляло ему горькое удовольствие, и он все больше стремился быть один.
Барбара была более осведомлена о его душевной неразберихе, чем он подозревал. Она почти ничего не говорила о его долгих отлучках, но с тревогой наблюдала за изменением его состояния, тщетно пытаясь объяснить его угрюмость тоской по дому. Все они были подвержены этому время от времени — но совсем не так сильно, как ожидали. Иногда им казалось, что они никогда больше не увидят Лондона, не услышат городского шума. Но это чувство быстро проходило, и они еще сильнее наслаждались свободой жизни без ограничений и разочарований прошлого. И тогда вдруг солнечный свет казался им ярче, а море — необыкновенно прекрасным.
Как Барбара ни старалась обмануть себя, она все-таки понимала, что вовсе не тоска по дому мучает Эвери. И в свою очередь падала духом, тосковала, чувствуя вину и неудовлетворенность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});